Неточные совпадения
На
висках, на выпуклом лбу Макарова блестел пот, нос заострился, точно
у мертвого, он закусил губы и крепко закрыл глаза. В ногах кровати стояли Феня
с медным тазом в руках и Куликова
с бинтами,
с марлей.
То, что произошло после этих слов, было легко, просто и заняло удивительно мало времени, как будто несколько секунд. Стоя
у окна, Самгин
с изумлением вспоминал, как он поднял девушку на руки, а она, опрокидываясь спиной на постель, сжимала уши и
виски его ладонями, говорила что-то и смотрела в глаза его ослепляющим взглядом.
У него даже голос от огорчения стал другой, высокий, жалобно звенящий, а оплывшее лицо сузилось и выражало искреннейшее горе. По
вискам, по лбу, из-под глаз струились капли воды, как будто все его лицо вспотело слезами, светлые глаза его блестели сконфуженно и виновато. Он выжимал воду
с волос головы и бороды горстью, брызгал на песок, на подолы девиц и тоскливо выкрикивал...
Глаза его косо приподняты к
вискам, уши, острые, точно
у зверя, плотно прижаты к черепу, он в шляпе
с шариками и шнурками; шляпа делала человека похожим на жреца какой-то неведомой церкви.
Самгин приостановился, пошел тише,
у него вспотели
виски. Он скоро убедился, что это — фонари, они стоят на панели
у ворот или повешены на воротах. Фонарей было немного, светились они далеко друг от друга и точно для того, чтоб показать свою ненужность. Но, может быть, и для того, чтоб удобней было стрелять в человека, который поравняется
с фонарем.
Встал, посмотрел в лицо девушки, серое,
с красными пятнами
у висков.
Климу показалось, что
у веселого студента подгибаются ноги; он поддержал его под локоть, а Маракуев, резким движением руки сорвав повязку
с лица, начал отирать ею лоб,
виски, щеку, тыкать в глаза себе.
У него упало сердце. Он не узнал прежней Веры. Лицо бледное, исхудалое, глаза блуждали, сверкая злым блеском, губы сжаты.
С головы, из-под косынки, выпадали в беспорядке на лоб и
виски две-три пряди волос, как
у цыганки, закрывая ей, при быстрых движениях, глаза и рот. На плечи небрежно накинута была атласная, обложенная белым пухом мантилья, едва державшаяся слабым узлом шелкового шнура.
Плавание становилось однообразно и, признаюсь, скучновато: все серое небо, да желтое море, дождь со снегом или снег
с дождем — хоть кому надоест.
У меня уж заболели зубы и
висок. Ревматизм напомнил о себе живее, нежели когда-нибудь. Я слег и несколько дней пролежал, закутанный в теплые одеяла,
с подвязанною щекой.
Проходя за чем-то одним из закоулков Гарного Луга, я увидел за тыном, в огороде, высокую, прямую фигуру
с обнаженной лысой головой и
с белыми, как молоко, седыми буклями
у висков. Эта голова странно напоминала головку высохшего мака, около которой сохранились бы два белых засохших лепестка. Проходя мимо, я поклонился.
Она уже была так слаба от чахотки, что все больше сидела
с закрытыми глазами, прислонив голову к скале, и дремала, тяжело дыша; лицо ее похудело, как
у скелета, и пот проступал на лбу и на
висках.
И старший рабочий,
с рыжей бородой, свалявшейся набок, и
с голубыми строгими глазами; и огромный парень,
у которого левый глаз затек и от лба до скулы и от носа до
виска расплывалось пятно черно-сизого цвета; и мальчишка
с наивным, деревенским лицом,
с разинутым ртом, как
у птенца, безвольным, мокрым; и старик, который, припоздавши, бежал за артелью смешной козлиной рысью; и их одежды, запачканные известкой, их фартуки и их зубила — все это мелькнуло перед ним неодушевленной вереницей — цветной, пестрой, но мертвой лентой кинематографа.
У нее через плечо коромысло, а на обоих концах коромысла по большому ведру
с молоком; лицо
у нее немолодое,
с сетью морщинок на
висках и
с двумя глубокими бороздами от ноздрей к углам рта, но ее щеки румяны и, должно быть, тверды на ощупь, а карие глаза лучатся бойкой хохлацкой усмешкой.
С самого начала своей болезни Вихров не одевался в свое парадное платье и теперь, когда в первый раз надел фрак и посмотрелся в зеркало, так даже испугался, до того показался худ и бледен самому себе, а на
висках явно виднелись и серебрились седины; слаб он был еще до того, что
у него ноги даже дрожали; но, как бы то ни было, на свадьбу он все-таки поехал: его очень интересовало посмотреть, как его встретит и как отнесется к нему Юлия.
«Да вот, говорит, что: вчерашний день мы все пьяные ездили на охоту верхами, и один, говорит,
у меня охотник
с лошади свалился, прямо
виском на пенек, и убился.
Она опять залилась своим ясным, раздражающим смехом. Но я весь кипел;
виски у меня стучали, дыхание занималось. Вероятно, в лице моем было что-то особенно горячее, потому что она пристально взглянула на меня и привстала
с кушетки.
На этом длинном туловище посажена непропорционально маленькая головка, почти лишенная подбородка,
с крошечным остатком волос на
висках и затылке,
с заостренным носом, как
у кобчика,
с воспаленными глазами навыкате и
с совершенно покатым лбом.
«Галки» окружили Раису Павловну, как умирающую. Аннинька натирала ей
виски одеколоном, m-lle Эмма в одной руке держала стакан
с водой, а другой тыкала ей прямо в нос каким-то флаконом.
У Родиона Антоныча захолонуло на душе от этой сцены; схватившись за голову, он выбежал из комнаты и рысцой отправился отыскивать Прейна и Платона Васильевича, чтобы в точности передать им последний завет Раисы Павловны, которая теперь в его глазах являлась чем-то вроде разбитой фарфоровой чашки.
Эти мысли казались ей чужими, точно их кто-то извне насильно втыкал в нее. Они ее жгли, ожоги их больно кололи мозг, хлестали по сердцу, как огненные нити. И, возбуждая боль, обижали женщину, отгоняя ее прочь от самой себя, от Павла и всего, что уже срослось
с ее сердцем. Она чувствовала, что ее настойчиво сжимает враждебная сила, давит ей на плечи и грудь, унижает ее, погружая в мертвый страх; на
висках у нее сильно забились жилы, и корням волос стало тепло.
На их игру глядел, сидя на подоконнике, штабс-капитан Лещенко, унылый человек сорока пяти лет, способный одним своим видом навести тоску; все
у него в лице и фигуре висело вниз
с видом самой безнадежной меланхолии: висел вниз, точно стручок перца, длинный, мясистый, красный и дряблый нос; свисали до подбородка двумя тонкими бурыми нитками усы; брови спускались от переносья вниз к
вискам, придавая его глазам вечно плаксивое выражение; даже старенький сюртук болтался на его покатых плечах и впалой груди, как на вешалке.
В переднюю вышел, весь красный,
с каплями на носу и на
висках и
с перевернутым, смущенным лицом, маленький капитан Световидов. Правая рука была
у него в кармане и судорожно хрустела новенькими бумажками. Увидев Ромашова, он засеменил ногами, шутовски-неестественно захихикал и крепко вцепился своей влажной, горячей, трясущейся рукой в руку подпоручика. Глаза
у него напряженно и конфузливо бегали и в то же время точно щупали Ромашова: слыхал он или нет?
Люди закричали вокруг Ромашова преувеличенно громко, точно надрываясь от собственного крика. Генерал уверенно и небрежно сидел на лошади, а она,
с налившимися кровью добрыми глазами, красиво выгнув шею, сочно похрустывая железом мундштука во рту и роняя
с морды легкую белую пену, шла частым, танцующим, гибким шагом. «
У него
виски седые, а усы черные, должно быть нафабренные», — мелькнула
у Ромашова быстрая мысль.
Он был среднего роста, но худ и бледен, — не от природы, как Петр Иваныч, а от беспрерывных душевных волнений; волосы не росли, как
у того, густым лесом по голове и по щекам, но спускались по
вискам и по затылку длинными, слабыми, но чрезвычайно мягкими, шелковистыми прядями светлого цвета,
с прекрасным отливом.
Когда новые постояльцы поселились
у Миропы Дмитриевны, она в ближайшее воскресенье не преминула зайти к ним
с визитом в костюме весьма франтоватом: волосы на ее
висках были, сколько только возможно, опущены низко; бархатная черная шляпка
с длинными и высоко приподнятыми полями и
с тульей несколько набекрень принадлежала к самым модным, называемым тогда шляпками Изабеллины; платье мериносовое, голубого цвета, имело надутые, как пузыри, рукава; стан Миропы Дмитриевны перетягивал шелковый кушак
с серебряной пряжкой напереди, и, сверх того, от всей особы ее веяло благоуханием мусатовской помады и духов амбре.
Он бледнеет от вина, на
висках у него жемчужинами выступил пот, умные глаза тревожно горят. А старик Гоголев, покачивая уродливым носом, отирает слезы
с глаз пальцами и спрашивает...
— «Ты! — закричал я в безумии, — так это все ты, — говорю, — жестокая, стало быть, совсем хочешь так раздавить меня благостию своей!» И тут грудь мне перехватило,
виски заныли, в глазах по всему свету замелькали лампады, и я без чувств упал
у отцовских возов
с тою отпускной.
В этой улице его смущал больше всех исправник: в праздники он
с полудня до вечера сидел
у окна, курил трубку на длиннейшем чубуке, грозно отхаркивался и плевал за окно. Борода
у него была обрита, от
висков к усам росли седые баки, — сливаясь
с жёлтыми волосами усов, они делали лицо исправника похожим на собачье. Матвей снимал картуз и почтительно кланялся.
Он был одет в рубаху серого сукна,
с карманом на груди, подпоясан ремнём, старенькие, потёртые брюки были заправлены за голенища смазных, плохо вычищенных сапог, и всё это не шло к его широкому курносому лицу, к густой, законно русской бороде, от глаз до плеч; она обросла всю шею и даже торчала из ушей, а голова
у него — лысая, только на
висках и на затылке развевались серые пряди жидких волос.
— Ну, разумеется!
У кого
виски белые, тот меня одобрит, ибо жизнь ему знакома. А проповедники — разве они знают действительность, разве считаются
с нею?
Испитые, желтые,
с одичавшим взглядом физиономии были украшены одними синяками;
у одной такой синяк сидел под глазом,
у другой на
виске.
Заметив Боброва, Нина пустила лошадь галопом. Встречный ветер заставлял ее придерживать правой рукой перед шляпы и наклонять вниз голову. Поравнявшись
с Андреем Ильичем, она сразу осадила лошадь, и та остановилась, нетерпеливо переступая ногами, раздувая широкие, породистые ноздри и звучно перебирая зубами удила,
с которых комьями падала пена. От езды
у Нины раскраснелось лицо, и волосы, выбившиеся на
висках из-под шляпы, откинулись назад длинными тонкими завитками.
— Да, я ревную! — повторила она, и на глазах
у нее заблестели слезы. — Нет, это не ревность, а что-то хуже… я затрудняюсь назвать. — Она взяла себя за
виски и продолжала
с увлечением: — Вы, мужчины, бываете так гадки! Это ужасно!
Руки
у него тряслись, на
висках блестел пот, лицо стало добрым и ласковым. Климков, наблюдая из-за самовара, видел большие, тусклые глаза Саши
с красными жилками на белках, крупный, точно распухший нос и на жёлтой коже лба сеть прыщей, раскинутых венчиком от
виска к
виску. От него шёл резкий, неприятный запах. Пётр, прижав книжку к груди и махая рукой в воздухе,
с восторгом шептал...
Она была в том же белом платьице, в котором ее схоронили;
у ее голубого кушака был высоко отрезан один конец, а
с левой стороны над
виском выбивались из-под белых роз неровно остриженные рукою Веры Сергеевны волосы.
Декорации писал я
у Ажогиных в сарае или на дворе. Мне помогал маляр, или, как он сам называл себя, подрядчик малярных работ, Андрей Иванов, человек лет пятидесяти, высокий, очень худой и бледный,
с впалою грудью,
с впалыми
висками и
с синевой под глазами, немножко даже страшный на вид. Он был болен какою-то изнурительною болезнью, и каждую осень и весну говорили про него, что он отходит, но он, полежавши, вставал и потом говорил
с удивлением: «А я опять не помер!»
Волосы
с висков были зачесаны на уши, и от этого лицо
у Марии Викторовны стало как будто шире, и она показалась мне в этот раз очень похожей на своего отца,
у которого лицо было широкое, румяное, и в выражении было что-то ямщицкое.
Галуэй поднял кулак в уровень
с виском, прижал к голове и резко опустил. Он растерялся лишь на одно мгновение. Шевеля веером
у лица, Дигэ безмолвно смеялась, продолжая сидеть. Дамы смотрели на нее, кто в упор,
с ужасом, или через плечо, но она, как бы не замечая этого оскорбительного внимания, следила за Галуэем.
— Вас просят, — сказал он, и я поднялся в бельэтаж
с замиранием сердца. Дверь открылась, — навстречу мне встал Дюрок. Он был такой же, как пять лет назад, лишь посеребрились
виски. Для встречи
у меня была приготовлена фраза: «Вы видите перед собой фигуру из мрака прошлого и, верно,
с трудом узнаете меня, так я изменился
с тех пор», — но, сбившись, я сказал только: «Не ожидали, что я приду?»
Я продолжал лежать
с вытаращенными глазами,
с раскрытым и засохшим ртом; кровь стучала
у меня в
висках, в ушах, в горле, в спине, во всем теле!
Но все размышления внезапно пресеклись, исчезли, спугнутые страхом: Артамонов внезапно увидал пред собою того человека, который мешал ему жить легко и умело, как живёт Алексей, как живут другие, бойкие люди: мешал ему широколицый, бородатый человек, сидевший против него
у самовара; он сидел молча, вцепившись пальцами левой руки в бороду, опираясь щекою на ладонь; он смотрел на Петра Артамонова так печально, как будто прощался
с ним, и в то же время так, как будто жалел его, укорял за что-то; смотрел и плакал, из-под его рыжеватых век текли ядовитые слёзы; а по краю бороды, около левого глаза, шевелилась большая муха; вот она переползла, точно по лицу покойника, на
висок, остановилась над бровью, заглядывая в глаз.
…Быстро, как осенний, мутный поток
с горы, скользнул год; ничего особенного не случилось, только Ульяна Баймакова сильно поседела, и на
висках у неё вырезались печальные лучики старости.
Ольга,
с лучистыми морщинками на
висках,
с красненьким кончиком носа, отягчённого толстыми, без оправы, стёклами очков, после обеда и чая садилась к пяльцам
у окна и молча, пристально, бесконечно вышивала бисером необыкновенно яркие цветы.
У брата Пётр чувствовал себя уютнее, чем дома,
у брата было интересней и всегда можно выпить хорошего вина.
Синие, сильно вздутые жилы на лбу,
висках, шее и на руках, серовато-бледная кожа,
с той матовой прозрачностью, какая замечается
у больных в последнем периоде чахотки, — все это были самые верные признаки, что Гаврило Степаныч не жилец на белом свете, и я только удивлялся, как Мухоедов не замечал всего этого…
«Ты, — говорю ей в своем безумии — жестокая, — говорю, — ты жестокая! За что, говорю, — ты хочешь раздавить меня своей благостью!» — и тут грудь мне перехватило,
виски заныли, в глазах по всему свету замелькали лампады, и я без чувств упал
у отцовских возов
с тою отпускной.
Эта речь, сказанная
с большим чувством, так взволновала его, что он даже не нашел силы окончить ее, а на
висках у него надулись синие жилы и выступил пот.
Мужчина оглянулся и вскочил. Это был костлявый, узкоплечий человек, со впалыми
висками и
с плоскою грудью. Глаза
у него были маленькие, глубокие,
с темными кругами, нос длинный, птичий и немножко покривившийся вправо, рот широкий. Борода
у него двоилась, усы он брил и от этого походил больше на выездного лакея, чем на чиновника.
Ноге не спится, и, пользуясь минутой, он «ренегат»
с Камафутдиновым «словесность».
У татарина от умственного напряжения
виски и конец носа покрылись мелкими каплями пота. Время от времени он вытаскивает из кармана грязную ветошку и сильно трет ею свои зараженные трахомой, воспаленные, распухшие, гноящиеся глаза.
Сегодня утром, как это всегда бывало и раньше, поручик Чижевич явился
с повинной, принеся
с собою букет наломанной в чужом саду сирени. Лицо
у него утомлено, вокруг ввалившихся глаз тусклая синева,
виски желты, одежда не чищена, в голове пух. Примирение идет туго. Анна Фридриховна еще недостаточно насладилась униженным видом своего любовника и его покаянными словами. Кроме того, она немного ревнует Валерьяна к тем трем ночам, которые он провел неизвестно где.
Когда я, встретившись
с ее взглядом и ощутив револьвер
у виска, вдруг закрыл опять глаза и не шевельнулся, как глубоко спящий, — она решительно могла предположить, что я в самом деле сплю и что ничего не видал, тем более, что совсем невероятно, увидав то, что я увидел, закрыть в такое мгновение опять глаза.
Она дошла до постели и стала надо мной. Я слышал всё; хоть и настала мертвая тишина, но я слышал эту тишину. Тут произошло одно судорожное движение — и я вдруг, неудержимо, открыл глаза против воли. Она смотрела прямо на меня, мне в глаза, и револьвер уже был
у моего
виска. Глаза наши встретились. Но мы глядели друг на друга не более мгновения. Я
с силой закрыл глаза опять и в то же мгновение решил изо всей силы моей души, что более уже не шевельнусь и не открою глаз, что бы ни ожидало меня.